Те, кому сегодня 20-30, уже вряд ли помнят, что можно за что-то бороться, кроме как за место под солнцем. Некоторые из тех, кому было 20-30 в 1970-80-е, жили другими идеалами, и борьба за свободу стала для многих из них делом жизни. Они отказались от многих материальных благ, к которым так стремится сегодняшнее поколение 20-30-летних, во имя совершенно нематериальных понятий «свобода» и «права человека». 17 ноября в Чехии – день борьбы за свободу и демократию.
Если быть более точными, 17 ноября 1989 года в тогдашней Чехословакии случилось то, что уже неминуемо витало в воздухе. И, несмотря на то, что дышать стало гораздо легче уже раньше, именно в этот день свобода заполонила улицы этого государства в центре Европы официально. Тем, кто приложил множество усилий к тому, чтобы это случилось как можно скорее, социалистическое государство дало обидное прозвище – «диссиденты».
«Я полагаю, что понятия «диссидентство» и «диссиденты» не совсем точны, поскольку первоначально они стали применяться по отношению к реалиям Советского Союза и к личностям, которые заняли критическую или оппозиционную позицию против советского режима, поскольку зачастую это были люди, которые изначально принадлежали к данной системе. Затем это понятие, прежде всего, в западной журналистике, было перенесено на различные оппозиционные или критические проявления в странах Центральной и Восточной Европы, в частности, в Чехословакии. Таким образом, мы не совсем точно обозначаем всевозможные оппозиционные движения в странах Восточного блока в 1970-80-е годы», — рассказывает директор Института современной истории историк Олдржих Тума.
Историк Олдржих Тума В Чехословакии история независимого движения, как и многое другое, начинается в 1968 году. Приход войск стран Варшавского договора на последующие 20 лет обеспечил в стране господство режима, благодаря которому в стране воцарилась атмосфера безнадежности и безысходности, но также, благодаря ему, появились представления о том, что через какое-то время возможны изменения к лучшему. На фоне общей апатии появилась категория людей, которые осознали: так жить дальше нельзя.
«Я это понял 21 августа 1968 года, потому что до тех пор я был очень критичен в отношении положения чехословацкого общества, политической власти и так далее, но я не был в прямом сопротивлении. Я испробовал, каково это, но не воевал открыто против того, что было. Когда пришли войска стран Варшавского договора, я понял, что так жить больше нельзя, потому что постепенно, маленькими шагами вожди чехословацкой компартии стали сотрудничать с Кремлем и с Брежневым и с другими. И постепенно даже население, которое сначала было против этой инвазии и этой оккупации, стало смиряться с этими новыми условиями. Поэтому 20 лет я находился в оппозиции – не политической оппозиции, а политико-культурной оппозиции, духовной оппозиции. Так как я имел друзей на Западе, во Франции, которые были членами или активистами IV Интернационала, и я им симпатизировал. Моя критика условий, которые были в период нормализации, была с «левой» стороны, а не с «правой». Сталинисты и затем неосталинисты, типа Брежнева, чехословацкие нормализаторы в моих глазах были людьми, которые делали «правые» шаги, а не «левые», — вспоминает обозреватель газеты PRÁVO и борец за права человека Петр Уль.
Петр Уль Из различных источников 1970-80-х годов мы можем заметить некую консолидацию сил и размышления о том, что в сложившихся условиях стоило предпринять и чего делать не стоило. Из всего этого впоследствии появилась главная манифестация чехословацкого движения за независимость – Хартия 77 – в значительной мере массовое выступление с программной целью, критикой режима и предложением по поводу дальнейших действий. И даже если эти действия заключались в наблюдении за режимом, его оценке, открытых дискуссиях о его проблемах, был сделан важный шаг в направлении помощи – материальной или правовой – людям, пострадавшим от этого режима. Хотя изначально это не планировалось таким образом, со временем Хартия превратилась в институцию, которая представляла собой противоположность режиму, пусть более слабую и ранимую, но ту, которая несмотря на все аресты и эмиграции, просуществовала в Чехословакии последние 12 лет режима как открытая оппозиция, — хотя сама себя оппозицией и не называла, — как важнейший феномен, отличавший последние 12 лет от предшествовавших им десятилетий господства режима.
«Я был в тюрьме четыре года, и когда я вернулся, здесь по-прежнему был круг людей, которые были несогласными. Они обменивались книгами, газетами, слушали заграничное радио. В 1976 году именно из этой среды появилась Хартия 77. сейчас говорят, что это были организованные диссиденты, но мы просто защищали свободу и права человека. Мы не один раз предлагали режиму, то есть власти, правительству и даже коммунистическим органам диалог. Мы хотели диалог только о правах человека, не о политической структуре, не о том, правильно ли, когда партия имеет ведущую роль в обществе, какой должна быть и не должна быть конституция – нет, только права человека. Из-за этого нас также арестовывали, я попал в тюрьму на пять лет из-за Хартии 77, или, правильнее сказать, из-за Комитета по охране несправедливо преследуемых людей, который также возник из среды хартистов. Я вернулся в 1984 году, потому что нас арестовали в 1979 году, они хотели знать, какая будет реакция в Европе и в мире на эту нашу деятельность».
Хартию 77 мы еще вспомним сегодня неоднократно, однако, сейчас было бы интересно посмотреть, чем, собственно, занимались так называемые «диссиденты»? С одной стороны может показаться, что эта группа людей просто решила не соглашаться с существовавшим режимом и жить жизнь, которая их устраивала. Как выглядело «диссидентство» на деле?
Хартия 77 «Упрощая, можно сказать, что это были люди, которые решили: если уж при этом режиме ничего не поделать и какая-либо политическая деятельность не имеет никакого смысла, то и в этой ситуации можно попробовать жить порядочную жизнь, интересоваться культурой, которая представляется разумной, развлекаться так, как нам нравится, но с режимом не заигрывать. В этом и заключалась концепция всей независимой культуры, начиная с самиздата, музыкальных концертов до организации квартирных или дачных выставок, квартирных спектаклей. То есть послание было таково: если в политике ничего не поделаешь, то мы будем делать вид, что данного режима здесь нет и делать то, что нам кажется правильным и разумным. Однако, в обществе, где каждая сфера жизни находилась под контролем, такая позиция все равно являлась политизированной», — продолжает историк Олдржих Тума.
Собственно, у андеграундной культуры не было глобальной цели стать массовой. Скорее, несогласные с режимом посредством этой культуры старались держаться вместе, обмениваться существующей информацией, одним словом – делать общее дело, которое давало им ощущение борьбы и продвижения к цели – вожделенной свободе.
Франтишек Старек «Мы были таким сообществом, которое интересовалось культурой, в особенности музыкой, но также изобразительным искусством, кино, литературой, которая в то время выходила в самиздате. Нашей целью было, чтобы люди, которые имели подобные интересы по всей республике, знали друг о друге, чтобы маленькие группы, которые существовали по всей Чехословакии, могли обмениваться опытом и информацией. Поэтому идеальным для осуществления этой цели было основание журнала. Попыток было несколько. Уже в 1975 году мы готовили к выпуску региональный журнал, адресатами которого должны были стать группы на севере и на западе Чехии», — рассказывает Франтишек Старек, издатель журнала «Vokno».
Уже одно то, что концерты, выставки и выпускаемая литература могли как-то мешать режиму, вносить беспокойство в «нормальную» жизнь доставляло участникам андерграундного и независимого движения ощущения, что они занимаются всем этим не зря.
Вацлав Гавел и Мейла Главса «Сегодня, конечно, кажется странным, почему коммунистический режим хотел вмешиваться в эту культурную жизнь, постоянно посылал наряды полиции, которые громили концерты в деревенских пивных, били и задерживали там людей на 48 часов, людей, которые всего-навсего играли рок-музыку. Собственно, скорее режим беспокоило то, что существовали какие-то группы и объединения людей, которые не были под контролем и хотели все делать по-своему. Этот конфликт Вацлав Гавел некогда назвал конфликтом намерений режима и намерений жизни, в смысле – жизни отдельного индивида, который стремится к реализации своих интересов, мечтаний и целей как свободный индивид», — рассказывает историк Олдржих Тума.
Вот такую незатейливую музыку исполняли участники группы The Plastic People of the Universe (PPU). Но, как оказалось, для того, чтобы отправиться в тюрьму, и такой незатейливости было вполне достаточно.
The Plastic People of the Universe (PPU) Тем не менее, называть противостояние режиму исключительно андерграундной культурой было бы ошибочно. Потому что когда Хартия 77 поставила в центр своих интересов, возможно, отчасти, как считает Олдржих Тума, и тактически, нарушение прав человека, это уже, определенно, была политика. Режим здесь неустанно подвергался критике за уже содеянное им. То, что оказывало на режим действие, аналогичное красной тряпке, была интернационализация этой темы в том, что Хартия 77 апеллировала к Хельсинскому Заключительному акту и международным пактам, которые чехословацкий режим также подписал. Соответственно, международная общественность могла не только проявлять интерес к нарушению прав человека в Чехословакии, но и ставить это в укор режиму.
«В Хартии нас было 242 человека, которые 1 января опубликовали свои имена и фамилии, подтверждая, что они подписали манифест Хартии 77. из этих 242 человек был 121 бывший коммунист. Так что, когда вы сейчас слышали, что говорят молодые люди об этой эпохи, то могу с уверенностью сказать – все было по-другому».
Как рассказал нам Петр Уль, один из основателей и подписантов Хартии 77, половина из этих исключенных коммунистов сохранила свои взгляды, другая половина поворачивалась к религии или либерализму. Но что самое интересное, из воспоминаний Петра Уля следует, что организация Хартии 77 и написание самих манифестов не было подпольным. Разумеется, об этом не говорилось по телефону. Когда документ был готов, его переправили на Запад, поскольку контакты с Западом всегда существовали. Кроме того, к Хартии присоединилась довольна сильная группа либералов.
«В конце нас было 1800 хартистов. Мы сами называли себя хартистами, это означало – не те, кто симпатизировал Хартии, а те, кто поставил под ней свою подпись. Среди подписантов было много разных людей, например, драматурги, которые писали как Гавел, Когоут и другие, романисты, поэты, живописцы и очень много музыкантов, это были молодые люди, и у нас это называлось английским словом «андерграунд».
Garáž Только что вы услышали еще одну группу, которая взошла на чешскую независимую сцену в 1979 году – Garáž. В 1983-84 годах группе удалось записать первые демо-кассеты, а в написании некоторых композиций принял участие Мейла Главса из легендарных Plastic People. В 1980-х годах группа принимает участие в многочисленных неофициальных концертах и вечеринках, и неудивительно, что официальные записи ей удается издать только после революции 1989 года.
«Это был только культурный андерграунд, в большинстве случае это было даже без политических коннотаций, они просто любили свободу и хотели свободно играть и петь. Их отправляли в заключение за то, что они, например, в своих песнях произносили слово «говно». Это же вульгаризм! За это надо отправляться в тюрьму! Старые коммунисты, которых исключили из партии, написали манифест, что это против основ чешской культуры».
Мы уже упоминали в нашей передаче чехословацкий самиздат, который, безусловно, неразрывно связан с деятельностью как андерграунда, так и хартистов. Роль, которую он сыграл в объединении инакомыслящих людей не стоит недооценивать. Причем, как со стороны нон-конформистской молодежи, так и со стороны хартистов. Рассказывает Франтишек Старек, издатель журнала «Vokno», который также был несколько раз арестован по обвинению в инициировании организованной группировки, издававшей журнал «Vokno»:
DG 307 «Распространение журнала было чрезвычайно важно. С одной стороны мы уже знали, что есть ряд друзей, которые будут с нами сотрудничать и распространять журналы в своих городах. Мы жили в коммуне Нова Лиска, где часто выступали такие группы как «The Plastic People of the Universe», «DG 307», фестивали проходили в сарае, и туда приезжало много людей, например, 300 человек со всей республики. Мы знали, что там будут и люди, которым мы сможем дать журналы».
Вот так звучала еще одна андерграундная группа периода нормализации — DG 307, что в переводе означало диагноз «Временные ситуационные психические нарушения», с которым можно было «откосить» армию, получив так называемую «синюю книжку», или, по-русски говоря – «белый билет».
Вокруг Хартии 77 тоже проходила динамичная самиздатовская деятельность, которая активнее развилась уже непосредственно к предреволюционному периоду. Рассказывает Петр Уль:
«Из второго заключения я вернулся в 1984 году, и за пять лет, до 1989 года общество сильно изменилось в лучшую сторону. Произошла либерализация, и хотя арестовывали даже чаще, но сроки уже не были такими большими. Они сосредоточились на молодых людях, которые проводили неофициальные концерты, выпускали неофициальный самиздат. Мы были в постоянном контакте с русскими защитниками прав человека, с редакцией «Хроники текущих событий». В сентябре 1988 года было основано, и в декабре мы уже публиковались – Восточноевропейское информационное агентство. У него было три редакции – в Праге, в Варшаве и в Москве. И, конечно, отношение к советским людям, которые делали то же самое, что и мы, было очень близким, мы потом неоднократно встречались».
Петр Уль «Я думаю, что на рубеже 70-80-х годов наименований изданий, которые регулярно выходили три раза в год или один раз в два года, было уже значительное количество. Все это формировало определенную базу, люди создавали некие социальные сети, знакомились, поддерживали контакты. Их объединяло общее дело, которое, возможно, было и небезопасным. Все это создавало базу для чего-то большего в будущем», — подытоживает историк Олдржих Тума.
Возвращаясь к Хартии 77, надо сказать, что хоть она и была самым важным документом в защиту прав человека, подписанным в Чехословакии, тем не менее, далеко не единственным. Периодически выпускались новые манифесты, которые, однако, подписывала практически одна и та же группа людей. Переломный момент наступил уже практически накануне революции.
«Я думаю, что важный, переломный момент в ситуации, когда петиции, например, с требованием выпустить кого-то из тюрьмы, подписывали одни и те же люди, наступил в начале 1989 года. Тогда сначала появилась петиция, требующая освобождения Вацлава Гавела, подписанная сотнями людей из мира искусства. То есть, обычные люди могли каждый день их видеть по телевизору и внезапно слышали по «Голосу Америки», что они стали подписантами петиции за освобождение Вацлава Гавела. Затем появилась аналогичная петиция, но на этот раз подписанная научными сотрудниками Академии наук. За несколько дней было собрано около 1000 подписей. Я считаю, что это был важный шаг из довольно узкого диссидентского круга в широкие массы. Даже те, кто ранее боялся подписывать какие-либо документы подобного содержания, теперь мог открыто выразить свое мнение», — продолжает историк Олдржих Тума.
Саша Вондра Действительно, о том, что далеко не все симпатизировавшие хартистам, были готовы подписать сам текст Хартии, вспоминает и Петр Уль:
«Было очень много людей, которые боялись подписать Хартию и не подписали ее, но они хотели с нами общаться, конечно, не в нашей квартире, потому что там, наверняка, микрофоны. Не было так, что были борцы с одной стороны и плохие люди – с другой. Была целая шкала отношений. Так мы и жили».
Летом 1989 года появился еще один важный документ – петиция «Несколько предложений», созданный движением Хартия 77. В качестве контактных лиц были указаны Станислав Деваты, Вацлав Гавел, Иржи Кржижан и Саша Вондра, а среди подписчиков этого документа появились столь значительные имена чешской культурной среды как Зденек Сверак, Иржи Бартошка, Рудольф Грушинский, Мартин Стропницкий, Гана Загорова и другие. Одним из главных положений было требование переоценки и открытых дискуссий о 1950-х годах, Пражской весне, вторжении стран Варшавского договора.
Вот так наступили лучшие времена, о которых когда-то борцы за свободу, независимость и права человека когда-то могли только мечтать, рискуя своими жизнями. Зато когда свобода действительно наступила, поверить в это оказалось даже труднее, чем было о ней мечтать. Вспоминает Петр Уль:
«Когда я еще был директором ЧТК, я жил на улице Англицка, и оттуда до улицы Оплеталова, где находится ЧТК, было 400 или 500 метров, и я, ходя на работу, все еще продолжал оглядываться, не идет ли за мной официант или сотрудники бывшей службы Госбезопасности. Еще три месяца после этого переворота я не верил, что это действительно произошло. Думаю, что поверил я после выборов в июне 1990 года, тогда я стал депутатом Федеральной Ассамблеи в Праге, и там, когда мы встретились все, это значит – Гражданский форум, где был я, аналогичное объединение из Словакии – Общественность против насилия, относительно большая группа коммунистов, христианские демократы и другие, уже было ясно, что мы вступили на путь демократии, демократического правового государства, которое основано на правах человека, как все страны Европы».