Российский театр «Дерево», который живет в Дрездене, в очередной раз дал гастроли в Праге. Спектакль называется «Вальс Мефисто», и, на мой взгляд, исследует степень устойчивости психики зрителя. Антон Адасинский и его труппа (в которой все, даже девушки, выглядят как Антон Адасинский) олицетворяют депрессивные галлюцинации, белую горячку и панические атаки в безмолвном танце.
На сцене разбит арбуз, поэтому в маленьком темном зале «Акрополиса» пахнет тошнотворно сладко, а из динамиков раздаются звуки сюиты Холста «Планеты». Адасинский ходит по сцене с косой и показывает «викторию». Мы говорим с ним о его театре. Он организовал этот авангардистский драматической пантомимный проект в 1988 году, тогда еще в Ленинграде. С тех пор «Дерево» ездит по миру и устраивает людям катарсис при помощи так называемого «искусства движения». В Праге театр задержался на два года. В 1991 году он приехал сюда по приглашению Браницкого театра.
На сайте группы «Дерево» Адасинский советует купить почтовую марку Борнео и положить в свой кошелек, раскрасить кота зеленым лаком, нарисовать мишень на экране телевизора, повесить в углу портрет Мусоргского, написать на обоях все, что вам нельзя делать. Затем положить свою фотографию в тарелку, залить водой и поставить в морозилку. Не забыть записать на автоответчике свой крик: «Это неважно!» и пообедать перед зеркалом ровно в два часа пополудни.
— Сделать такую психоделику – это, мне кажется, транслирование на собственные кошмары, депрессии… У вас было такое?
— Оно есть у любого человека, конечно, есть. Просто моя работа – это показать на сцене не только болезнь, не только страдание и переживание, моя работа – это показать вот это, но потом показать катарсис, как из этого выкрутиться, чтобы люди не ушли со спектакля с повешенными носами. Это самое главное. И такого в «Дереве» не бывает. Можно сделать очень сильную вещь – тяжелую, депрессивную, страшную, но мы обязательно должны привести людей к выдоху. Чтобы им стало понятно, что это все проходит. Без позитивного финала, без позитивного ощущения после спектакля это было бы не «Дерево». Чем глубже мы людей посадим вниз, тем выше мы должны их поднять потом. Это трудно, потому что все мы плачем по ночам, страдаем и у каждого свои заморочки. У вас тоже есть, у меня тоже есть. Это показать на сцене – не проблема, а вот как подняться из этого наверх – это будет посложнее.
Это жизнь человека просто, где бывают разные дни, плюсы и минусы, но обязательно нужно сказать, что все будет хорошо. Все будет хорошо. Вы живой человек, я живой человек. Если я сейчас пойду в отель спать с ощущением, что все будет плохо…нет, нет, все будет хорошо. Как бы вы ни устали, все будет классно.
Если мы людям какую-то сказку подарим, и люди побывают в каких-то мирах, которые вы назвали психоделикой, люди выдохнут и станет хорошо. Я же понимаю, что мы делаем на сцене, я чувствую результат. Отлично, это была терапия. Вот это наша работа.
— Вам часто говорят в отликах, что это терапия?
— Да. Что я плакала, ночь не спала, потом все поняла, все почувствовала. Тысячи писем. Это наш закон – никаких минусов. Если не будет плюсов. Поэтому мы все смеемся, улыбаемся и шутим очень часто.
— Почему Дрезден?
— Очень просто. Если город нас хочет, дает нам театр, денежку, помощь, то почему нет? Город захотел. Город нас позвал. Это вообще редкость. Дает нам все условия для работы. Супер.
— Вы же были в Праге два года. Почему вы прекратили?
— Нам нужно было менять страны, менять ритм, менять людей, менять языки, мы не могли стоять на одном месте, нам нужно было двигаться. И мы сменили пять стран – Голландия, Италия, Чехия, Германия, Россия.
— Как часто вы приезжаете в Чехию?
— Два раза в год. Больше не получается пока. Хочется чаще. Мы здесь долго прожили, мы знаем этот город, мы знаем этих людей. В будущем году будет проект – спектакли, мастер-классы, импровизации. Будет такой длинный десятидневный заезд у нас в Праге. Хорошо, если мы это сделаем. Я люблю эту страну. Здесь есть какое-то удивительное понимание «Дерева». Нам были приглашения выступать в Праге от всех залов – от оперного театра на две тысячи мест. Вот это нам неинтересно. А вот «Акрополис» — маленький, очень живой камерный театральный рок-эн-ролльный клуб – настолько правильный по энергии! Чудесное место. Мы здесь играли пять раз очень сложные спектакли, и все было хорошо. Это энергия места.
— А в России есть такое место?
— Нет. Даже в родном городе. В Питере, нет такого места. Есть большие залы, где мы выступаем – 2500 мест. Это много, это тяжело, это огромные дворцы культуры, а маленького хорошего человеческого места нету пока. Это проблема для нас.
— А состав вашей труппы менялся?
— Ничего не изменилось. У нас происходит такая удивительная каша. В хорошем смысле. Мы настолько вместе все связаны, что я даже не понимаю, кто на кого похож. Происходит такая мутация генетическая. Удивительная. Приходят люди новые. Которые похожи на тех, кто был раньше. Вещи, которые я даже объяснить не могу. Это очень сложный и очень интересный момент, как в составе «Дерева» появляются и исчезают люди. Это все – одно и то же лицо. Реально, правда, я не шучу.
— А почему все лысые?
— Больные, наверное, не знаю. Ну представьте себе, что мы все это делаем с прическами. Ну как это будет смотреться? Это эстетика. Если я танцую марс или Венеру, там эти дурацкие современные прически просто не будут работать. Лишний кусок визуального материала. Его нужно вырезать. Кота и Барабаса я могу в парике станцевать. Это просто эстетика чистоты движения. Качество, качество…
— Почему «Дерево»?
— На кухне получилось. Положили бумажки в шляпу и вытянули слово «дерево». Там были очень смешные слова. Было слово «крест», было слово «Акакий», было слово «урду», было очень много бумажек. Ну вот интересно – дерево…Оказалось, название очень сильное, очень классное, нам очень помогло в жизни. Это больше, чем кусок деревяшки, стоящей на земле. Это огромная сила, мировая, мощная, то, что держит людей между небом и землей.
— А кто ставит хореографию, вы?
— У нас нет хореографии, все авторы своих кусков, своих идей. Я просто поправляю кое-что. Все авторы, нет ни сценария, ни хореографа. Ни директора – отсутствуют.
— Писаного нет?
— В жизни не было. Это рок-эн-ролл. Сидим, играем, танцуем, что-то получается. Фиксируем, шлифуем, делаем лучше, лучше, лучше… Все работают одновременно, все одинаково сильны, я по возрасту немножко поправляю такие вещи и все.
— Но вы в начале спектакля говорили, что вас часто спрашивают, о чем это. И это – о вас.
— В этом спектакле – да. Потому что идея Мефисто и идея дьявола, она очень часто встречается в моих маленьких работах. Я это понимаю так. У нас в спектакле музыка Хольста «Планеты», семь планет, я танцую все планеты внутри одного человека, грубо говоря. Потому что и вас, и во мне есть и Марс, и Венера, и Меркурий, и Нептун, и Плутон, и во всем этом есть определенные символы. Но между этим есть и другие всякие оттенки – те, что мы не можем объяснить, а нам просто хочется это сделать. Ну да, про меня. Ну, пора сделать уже что-то про себя самого. И нет там никакого Мефисто, есть просто название, которое тебя волнует и помогает готовиться к спектаклю. Сидишь перед спектаклем. Как он называется? Мефисто… Вау, надо подготовиться…
— Но у вас еще было «Евангелие от Антона»
— Это мои ежегодные акции, где мне необходимо рассказать то, что со мной случилось в этом году. Это как бы такой отчет о проделанной жизни за год. Это может быть все, что угодно. Просто так называется – евангелие. Это полная импровизация. Как было. Или как будет. А «Мефисто» – это вещь, которую мы будем показывать очень долго. Это очень сильный спектакль. Так мне кажется.