В рубрике Лит. кафе «Славия» мы предлагаем вам послушать отрывок из романа Йосефа Шкворецкого «Танковый батальон». Читает Антон Каймаков.
Йосеф Шкворецкий Где-то час после этого Седьмой танковый батальон сидел в боевых машинах на Ветрнице, чтобы там на практике проявить приобретенные знания. На противоположном косогоре зеленел ряд макетов, начиная с горба, изображающего вражеского бронебойщика, и кончая громаднейшим брезентом с видом камуфляжного бункера. Комиссия, в которую снова пришел одноглазый советник, в лагере называемый Нефахченко (Неутруждаенко), увильнувший от нудной теории, стояла на деревянном наблюдательном пункте перед фасадом офицерских домов и держалась за фуражки. Дул острый, холодный ветер, и казалось, что осветительные снаряды, летящие в направлении макетов с наезжающих на них танков, отклоняются под его напором.
Сержант Жлоудек (Желток), наверное, из-за недостатка боевых ужасов отличался. Особенно сильно у него проявлялся инстинкт, который выводит из летаргии любого солдата сразу же после того, как он войдет в контакт с боеприпасами. Старший сержант Смиржицкий, сидевший в башне, держался за поручни, а командование перепоручил стрелку. Рядовой Бамза (Пентюх), пострадавший от подобного вспучивания инстинкта, образцово заряжал большие медные снаряды в стволы танков. «Стой!» услышал он голос Жлоудека в радиошлеме; нога младшего сержанта Стржевличка (Жужелицы) нажала на тормоза, танк забуксовал, колыхнулся, в один миг успокоился, и из ствола с приятным треском вылетел снаряд. В визир танковой башни старший сержант увидел, как вражеский бронебойщик на противоположном пожелтевшем косогоре разлетается в дребезги. И когда они снова рванули вперед и повернулись к наблюдательному пункту, над ним зареял красный флаг в знак прямого попадания.
«Танковый батальон» Они атаковали пять раз и попали в пять макетов. Потом они вернулись к наблюдательному пункту и вышли из танка. Соскальзывая по гладкой броне, старший сержант почти повалил грузного стрелка, спрятанного в громадный радиошлем и собирающегося сесть в танк. Из-под переднего буфера выглянули напуганные глаза, и показалось лицо стрелка, белое, как мел. Прозвучала команда, зашлемленный стрелок вскарабкался на башню и рухнул вовнутрь. «Маняс!» окликнул старшего сержанта рядовой Бамза. «Пошли-ка в бункер». Это действительно был старший сержант Маняс (Дурень-предурень), который так проявил себя во время экзаменов по теории стрельбы, но вызов Бамзы имел свои основания. Неподалеку от наблюлдательного пункта, на котром в лучах красного солнца блестели мощные эполеты советника, стоял опустевший дот, построенный неизвестно когда и теперь уже непонятно зачем. Бамза, сторонник неторопливых движений, направился к нему почти галопом. Старший сержант колебался. Стржевличек и Жлоудек лихо оперлись о трибуну. Осторожность победила, и старший сержант вошел в дот за Бамзой. Там около огня, подкармливаемого дровами, полученными из только-что разбитой будки над выгребной ямой, они играли в карты и пили какую-то жидкость из замусоленной бутылки. Но все-таки, старший сержант подошел к амбразуре и посмотрел на танкодром.
Танк, в утробе которого исчез мастер по теории, в этот момент двинулся. На противоположном, заросшем мятой травой, ржавом осеннем косогоре ползал слабенький огонек; его там зажег какой-то мимо пролетевший осветительный снаряд. Над гребнем холма тянулись красивые белоснежные облачка, и громыхающий танк медленно тарахтел вперед. Все было переполнено миром, приятным, пробужденным природой, чувством, приближающимся концом военной службы и старший сержант представлял себе, как неподалеку, в одном из стандартных офицерских домов, быть может, посматривает в окно Яничка, ненавидевшая танки, но зато любившая танкистов. Над рокочущим танком покружил ворон. Скорее всего, он спутал машину с каким-то крупным животным, от которого можно ждать значительного количества питательных отходов. И вдруг стальная машина остановилась, покачнулась, успокоилась, и старший сержант напряг зрение. Должны были полыхнуть пламя и раздаться выстрел, что и случилось. Ствол послушно выплюнул незаметный снаряд, и в результате на гребне холма переломилась одинокая ель. Сразу же последовало что-то, чего никто не ожидал. Танк рванул вперед, и его башня стала потихоньку вращаться. В ней что-то блеснуло, раз, другой, и послышался знакомый стрекот пулемета. От бетонного бока бункера отскочили какие-то быстро летящие, скорее всего, стальные осколки, и рука Десидера Коблиги (Пончика), как раз ходившая с трефового туза, замерла на полпути. Стрекот пулемета не прекращался, и старший сержант, прижавшись к амбразуре, с ужасом увидел, как танк медленно поворачивает обратно, но его башня все время довольно быстро вращается и из нее во все стороны вылетают один за другим осветительные снаряды. Старший сержант взглянул на наблюдательный пункт. С него как раз спрыгивал одноглазый советник, а вслед за ним опускалась офицерская фуражка. Под трибуной образцово показывали «Ложись!» младший сержант Стржевличек и сержант Жлоудек, а окна третьих этажей офицерских домов, находившихся сзади, вдруг превратились во взрывающиеся гейзеры, от которых во все стороны летели стеклянные осколки, блестя на осеннем солнце как горсти разбрасываемых брильянтов.
Наконец свирепствующее чудовище успокоилось, барабан пулемета опустел. Из танка, остановившегося точно под наблюдательным пунктом, вынесли безжизненного Маняся; по его щекам текла кровь, и он истерически всхлипывал. О том, что произошло на самом деле, интеллектуальные офицеры узнали на вечеринке у младшего лейтенанта Садаржа (Садовника, по профессии врача), оказавшего Манясу помощь. Когда весьма поздно явился и старший сержант (он был на Ветрнице, чтобы проверить, не попал ли снаряд в лейтенантшу, а убедившись, что все в порядке, он должен был остаться), уже об этом доложили из штаба дивизии. Было обнаружено, что старший сержант Маняс, активнейший культурный (и не только) работник батальона, очутился в тот день, после почти двухлетней службы в армии, внутри танка Т-34 впервые. Пока речь шла о теории, он справлялся со службой очень успешно. Это был способнейший творец лозунгов, организатор субботников по уборке картофеля, который ораторствовал при каждом удобном случае и активно участвовал в дивизионной газете «Кулак народа». Он также написал сонет генералу Чепичке, пробрался к полковнику Гелебранту, и таким образом проник в дивизионный комитет Чехословацкого союза молодежи. И еще, вдобавок к этому, ообразцово делал стенгазеты. Он, вероятно, успешно закончил бы военную службу и был бы удостоен значка почетного танкиста и не заглядывая в интерьер броневика — но результат его экзамена по стрельбе так заинтересовал наивного майора из проверочной комиссии, что тот практически потребовал, чтобы Маняс участвовал в стрельбе, и никому (даже самому Манясу) в голову не пришло вовремя придумать нужный трюк, который помог бы ему увильнуть. И вот он сел на небольшое сиденье, уцепился за пушку и поехал. Когда танк — без его команды, по привычке, приобретенной во время интенсивной боевой подготовки, остановился, Маняс потерял равновесие и схватился за спусковой крючок. Пушка выстрелила, от испуга Маняса дернуло в обратную сторону и скинуло с сиденья. Падая вперед с раскинутыми руками, он схватился правой рукой за спуск пулемета, а левой — за механизм, автоматически вращающий башней, и таким образом привел в ход оба механизма. Оглушенный стрельбой и вращением башни, он судорожно держался за оба рычага, пока не потерял сознания.
Сержанты, сидящие у печки в комнате начальника амбулатории, подняли чашки с чаем и выпили за храброго подлизу. После этого сержант Крайта (Кобра, по професии инженер) неожиданно предъявил свежий номер дивизионной газеты, в которой, как оказалось, была статья только что погибшего героя с заголовком «До свидания, верный друг!». По высказыванию Крайты, он являл собой типичный пример направления, названного когда-то ефрейтором Млейнеком (Мелеей, по должности — доктором философских наук) «социалистический танкизм», и впоследствии уточненного сержантом Вытаглим (Долговязым, по профессии инженером) как «жесткий сентиментализм». Хворост в печке потрескивал, и из чайника разливался приятный аромат, приданный напитку содержанием замусоленной бутылки, которая,непонятно как, попала из бункера в амбулаторию, и сержант Крайта скрипучим голосом читал вслух:
«Значит, сегодня в последний раз! Как жалко! Я так к тебе привык! Хотя я не хотел о тебе сначала и слышать и приходил от тебя почти в ужас, все-таки за эти два года я в тебя влюбился так сильно и нежно, как в лучшего друга. Я узнал и научился понимать тебя, я понял и твои капризы, отдавая тебе все свое время, а часто и много часов ночью. И сколько приятного мы вместе прожили! А помнишь ты про этот хороший, тихий, темный вечер, когда, упражнявшись, я лежал в кустах рядом с тобой и охранял безопасность нашей любимой родины? Рядом с нами резвился буйный самец косули со своей самкой, и мне так сильно захотелось кого-то поласкать — и я погладил тебя, мой верный друг, танк Т-34!».
В этом месте сержант Крайта сплюнул и заявил, что хотя общеизвестно, что старший сержант Маняс занимается в ихней конюшне зоофилией с главным лошаком, но — и лапидух Беранек (Ягненок) поднялся, открыл дверь в сторону комнаты с больными, где старший сержантюга приходил в себя после шока и травм, и загорланил в хорошую, тихую, темную ночь, точно в такую, о которой писал поэт-танкист : «Ну и козел ты! Тут написано, что ты ебал тридцать четверку!»
Для рубрики использован текст, опубликованный на www.Prag.ru