Сегодня мы продолжим начатый 2 ноября рассказ о проходящей в пражской Национальной галерее международной выставке «Свободное время. Утопия на границе обыденности».
Шахматы, изготовленные неизвестным заключенным в 40-й камере Замарстыновской тюрьмы. Полотно, хлеб, сажа, дерево, картон. (1945 — 1946 гг.) Очень весомым в рассмотрение этой темы мне представляется вклад трехчастной экспозиции «Русская рулетка. Драмы свободного времени и их репрезентация», связанной с российскими реалиями и подготовленной славистом Томашем Гланцем. Главная ее часть обращена к эстетическому достоянию ГУЛага. Что побудило куратора взяться именно за «лагерный» ключ, за дверную ручку прошлого для раскрытия темы досуга в России?
Томаш Гланц:
«Дело касается и прошлого, и настоящего: концепция всей выставки, которая состоит из некоторых экспозиций, состояла в следующей постановке вопроса: как свободное время вообще связано с искусством, и, прежде всего, какие есть возможности и в истории, и в современном состоянии искусства нащупать такие моменты, которые находятся на самой границе между реальной жизнью, бытом и искусством. И вот эта выставка, с точки зрения такого очень важного явления для современного мира как свободное время, как время, которое как бы стало пустым, когда нет ни работы, ни других естественных занятий, которыми люди столетиями занимались и не воспринимали часть своего времени как освобожденное от других видов деятельности и обязанностей – ищет ответ на вопрос, как это время связано с эстетической областью.
Мне показалось, что в русском опыте недавнего прошлого и также современности есть один такой специфической момент, который стоило бы затронуть. Момент некоторой зоны риска, такого напряженного контекста пограничного и радикального, который связан с историей ГУЛага и вообще репрессивной власти советской, когда люди в заключении, в абсолютной несвободе, каким-то парадоксальным образом располагали некоторым свободным временем».
Томаш Гланц Да, и в ГУЛаге существовали музыкальные коллективы, театральные труппы, культбригады, известно немало случаев, подтверждающих, что их репертуар не соответствовал партийным предписаниям. Между предписанной культурной работой в лагере и спонтанными проявлениями творческой направленности заключенных существовала пропасть.
«Из лагерей вывозили стихотворения, объекты, рисунки, которые возникали как искусство, а не для утилитарного употребления, как что-то красивое, что противостояло условиям, в которых они находились. Лагерная эстетика стала центральной частью выставки, и с двух сторон ее сопровождают уже проекты современных художников».
В экспозиции есть и ряд предметов прикладного назначения –например, гребень, которым очесывали лесные плоды или – это касается уже более позднего периода времени, но на этой выставке также можно видеть самодельные антенны, для построения которых использовались вилки — они оказались, как я читала, в шкафу у мамы одного из инициаторов создания этих антенн, которые предназначались для того, чтобы ловить дециметровые волны.
«Да, вы совершенно правы – кроме центральной части, где находятся предметы из ГУЛага, включая мраморную модель первого мавзолея, включая куклы или портреты зэков, сделанные из хлеба и тому подобное как рисунки, вышивки – кроме таких предметов включены два проекта современных художников и один из них, который вы упомянули, с антеннами из вилок, с самодельным устройством для производства самогона и т. д. – это часть коллекции современного художника Владимира Архипова, который собирает самодельные вещи в русской провинции, и не только в русской — во всем мире. Его коллекция состоит из многочисленных частей из арабского мира, Южной и Северной Америки, Швейцарии, а сейчас уже даже и из Чехии.
«Чифирбак» — эмалированная кружка (от чифир, или чифирь — особым образом вываренный чай, употребляемый в качестве наркотического средства) Несмотря на то, что это занятие не является специфическим русским, для выставки была выбрана именно русская коллекция самоделок, где представлены предметы чисто бытового предназначения
«…которые люди производят без эстетических намерений, как-то лепят у себя дома, но вторично у этих предметов оказывается некая эстетическая ценность, поскольку они оригинальны и являются результатом некоего творческого начала этих людей, которые иногда по необходимости, иногда просто из избытка какого-то воображения производят — что-то абсолютно новое, предметы, которые выходят за рамки своей эмпирической практики».
А скажите – вот ведь чехи тоже славятся как такие všeumělé, как мы говорим по-чешски, как люди очень изобретательные, что касается различных ручных поделок – известно ли о существовании какой-либо аналогичной чешской коллекции или попытке сосредоточить в одном месте предметы, которые также возникали отчасти в связи с дефицитом, бытовавшим в период «нормализации», отчасти – у некоторых – и из-за ограниченных финансовых возможностей.
«Да, да, и в Чехии есть люди, которые связаны с изобразительным искусством и занимаются именно такими вещами. Одного из них мы как раз связали с Владимиром Архиповым, который приезжал на выставку и участвовал в ее открытии, и они потом провели вместе несколько дней, путешествовали по Чехии. Владимир Архипов был в восторге, поскольку ему удалось найти и в Чехии, конечно, такие уникальные сумасшедшие предметы, которые выходят за рамки быта и производства, не сделаны ни на одной фабрике мира и являются осуществлением человеческих мечтаний и — одновременно — человеческой нужды и воображения».
Возвращаясь еще к лагерной эстетике — раз мы уже взялись за поиск определенных параллелей в чешской и российской среде — в Чехии также существовали места заключения в прошлом веке, где у людей появлялось свободное время. Кто-нибудь взялся за каталогизацию или в каких-либо экспозициях собраны подобные предметы, которые могли бы многое рассказать о своих авторах и об атмосфере того времени?
«Тут надо учитывать такую историческую разницу — да, и в Чехословакии, особенно в 50-е годы, существовала система лагерей, но, тем не менее, это несопоставимо с советским «архипелагом ГУЛаг». Лагерный контекст Чехословакии больше напоминал преследования политической оппозиции в форме тюремного заключения, а в Советском Союзе лагерная система создает абсолютно уникальный контекст, где часто территория одного лагеря занимает такую же площадь, как и некоторые европейские страны, где в рамках страны выделена огромная отдельная площадка, на которой формируется какая-то другая жизнь, включая эстетическую деятельность.
В Чехословакии существуют, конечно, аналогичные явления — например, есть исследования о тюремном самиздате, о журналах, открытках и текстах, которые распространялись внутри тюремной системы. Это особая увлекательная тематика, которой занимаются некоторые исследователи, но все таки то, что представляет собой виртуальный музея ГУЛага, который был создан в России (мы сотрудничали с петербургским отделением общества «Мемориал», которое курирует огромная коллекцию, которая постоянно растет), — о чем-то аналогичном в Чехии мне неизвестно».
Мы еще не упомянули об одной из составных частей экспозиции — в каталоге, изданном к данной выставки вы сформулировали ее как «Хобби как составная часть приговора смерти». Речь идет о проекте Богдана Мамонова, которого в России знают, и его работы были выставлены в рамках Московской биеннале года три назад.
Вы совершенно правы – это третья часть, которая занимается вопросом памяти в связи с креативностью и в связи с границей между эстетической деятельностью и бытом, которая в данном случае действительно является составной частью машины смерти. Это работа, в которой Богдан Мамонов обрабатывает архив своего деда — он был немецким инженером, работающим на территории России в нaчалe XX века и увлекающимся стереоскопической фотографией. На досуге он снимал людей, проводящих свободное время где-то за городом, снимал посредством новой технологии стереоскопической фотографии, привозил из Западной Европы соответствующие приборы, чтобы эти фотографии можно было смотреть.
В итоге это хобби в послереволюционное время – он должен был прекратить эти занятия, так как в обстановке Гражданской войны, конечно, не мог позволить себе такую роскошь и в тридцатые годы попал в так называемое дело инженеров – оно стало приговором, поскольку его, как представителя буржуазии, назвали врагом народа. Он исчезает во время репрессий и погибает – мы не знаем точно, где. Богдан Мамонов специально для пражской выставки написал акварели, которые воспроизводят сюжеты фотографий его родственника, он привез графику и негативы этих старых стереоскопических фотографий и в рамках пражской Национальной галереи построил такую комнату — здесь весь этот контекст как-то разыгрывается и дополняется также фильмом, который пытается воспроизвести эффект стереоскопической фотографии».
У меня было впечатление, что в данном случае удалось нечто вроде активизации машины времени, которая возвращает нас в прошлое – благодаря усилиям Мамонова.
«Наверное, Ваше впечатление обрадовало бы художника».