Лишь по прошествии времени более зримо обозначится масштабность идейного вклада Вацлава Гавела как политика и философа в становление демократии в Чехии, как и, увы, неиспользованные страной возможности национального подъема 90-х годов. Об этом до и после смерти человека, ставшего символом изменений, принесенных «бархатной» революцией, задумываются на страницах газет и блогов признанные комментаторы и просто люди, открыто высказывающие свою гражданскую позицию.
Вацлав Гавел (1989 фэ) «Ситуация в Чехии развернулась на 180 градусов в сторону, противоположную гавеловским идеалам. Нынешняя же медиальная «истерия» вокруг его личности нам о чем-то напоминает. О чем-то из прошлого, что сам Гавел очень критиковал», пишет Збышек Држевоян из Зноймо. Некоторые, как американский обозреватель Эрик Бест на портале Aktualne.cz, сетуют, что Гавел должен был во всеуслышание заявить об угрызениях совести, если таковые у него имелись — вследствие негативных последствий интеграции Чехии в экономику и политику стран Западной Европы.
Политический комментатор и журналист Ян Петранек в интервью MfD, предоставленном 10 декабря, анализировал недостатки послереволюционной чешской политики, к которым относит и приватизацию, лишившую многих граждан крыши над головой, и то, что к власти пришли манипуляторы, заинтересованные исключительно в прибыли. Все это, полагает он, Гавел ясно осознавал. Вопрос Яну Петранеку.
Ян Петранек (Фото: Кристина Макова) — В статье, опубликованной 10 декабря в газете Mladа fronte dnes, Вы упоминаете о том, что испытываете глубокое уважение к Вацлаву Гавелу за все то, что он сделал, как и то, что он однако не чувствителен к тому, что сегодня ощущает общество. Что послужило толчком для этого Вашего высказывания — ощущение, что начинаются некие веяния в стремлении «обожествления» Гавела или, может быть, в необъективизации результатов его деятельности?
— Я бы сказал, что вот эта статья, автором которой я не являюсь, я только отвечал на вопросы — я говорил в ней о том, как я сегодня вижу весь мир, и они из этого извлекли как раз этот кусок, где я говорю о сегодняшней обстановке в Чешской Республике. Там я сказал, что я жалею, в какой обстановке сейчас оказывается Гавел — он был еще жив, это было всего десять дней тому назад, я жалею его взгляды, потому как Гавел уже понимал, что он все-таки не усмотрел, какие последствия будут в чешской экономике и чешском обществе. Сейчас, когда его уже нет, у меня нет возможности сесть с ним рядом где-то в студии или в редакции газеты Lidové noviny, где мы начинали работать в 1987 году, еще два года до «бархатной» революции — тогда мы спорили о многом. Но, самое главное, революционер всегда знает, чего он не хочет, но точно не знает, когда сложится новая обстановка, когда появится возможность начать, так сказать, с чистого листа и что делать.
Вацлав Гавел с Карелом Шварценбергом (Фото: Архив сайта Карела Шварценберга) Тогда, он, видимо, думал, что самым главным будет говорить про философские взгляды, про свободу и совесть, но трудно говорить о правах человека, когда самым главным правом является возможность свободно стремиться к благонамеренному обществу и с точки зрения экономики. А этого он, конечно …. экономистом он не был и не усмотрел, прежде всего, того, что вся Европа проваливается сегодня в долговую яму, а для нас самое важное было в то время не распродать, я бы сказал, не разбазарить — Вы знаете, что в России приватизацию уже называют «прихватизацией», и то же самое произошло в Чешской Республике.
— Несомненно.
— А мы сейчас, все общество, это очень болезненно воспринимаем, как и то, что мы все не усмотрели какое-то развитие капитализма, который обладает драконическим характером. Это — самое страшное, заключает Ян Петранек
Вацлав Гавел (2011 г.). Фото: ЧТК Вацлав Гавел, тем не менее, готов был говорить о собственных промахах и, как мне кажется, не отличался особой щепетильностью по отношению к собственной персоне. Примером этого может служить и одно из его признаний, совершенное им публично недели три до смерти.
Гавел:
«Я не сомневаюсь в том, что совершил множество ошибок, но если я должен был бы назвать действительно какую-то значительную, то, думаю, что мне, наверное, следовало намного последовательнее следить за внедрением концепции государства, которая бы более считалась с нашим отношением к природе и к памятникам культуры, о чем я декларировал в своих первых, несколько идеалистичных выступлениях, да?»