Сегодня мы еще раз вернемся к личности Богумила Грабала, со дня рождения которого 28 марта исполнилось 100 лет. Грабал — не только исключительный писатель чешского пространства, присвоила «пабителя» — это слово, как и ряд новых определений, изобрел он сам — также мировая литература.
Богумил Грабал (Фото: Архив Чешского радио — Радио Прага) Пабителями (доставившими переводчикам немало забот) автор называл людей, которых можно причислить к разряду сумасшедших, чокнутых или непостижимых, «хотя не все, их знавшие, назвали бы их именно так. Это люди, способные все преувеличивать, да с такой любовью, что это доходит до смешного», пояснял Грабал (28 марта 1914 — 3 февраля 1997). В словаре чужих слов pábitel толкуется как человек, изменяющий в своих представлениех реальность, искатель красоты в самых будничных проявлениях человеческой жизни.
Писатель второй половины XX века, ставший, как метко выразился Франтишек Цингер, его сейсмографом, оставил десятки книг художественной и документальной прозы – к золотому фонду отечественной литературы причислены грабаловские «Слишком шумное одиночество», «Я обслуживал английского короля», «Пострижение», оскароносный сценарий к картине Иржи Менцеля, экранизации своего же романа «Поезда под пристальным наблюдением» и вопросы, на которые литературоведы, критики и простые смертные до сих пор ищут ответа. На литературное поле Грабал пришел поэтической тропой, и хотя он нашел себя в прозе, поэзия не была из нее изгнана. Понять, каким человеком и писателем был причисленный к сонму современных классиков автор, в чьих книгах гармонично переплетаются простонародная устная речь в первозданном виде и философский взгляд, нам помогут Иржи Корман и Томаш Павличек.
«Цыганская рапсодия» (Фото: Facebook проекта) Первый посвятил писателю спектакль «Цыганская рапсодия» — премьера состоялась в марте на Новой сцене пражского Национального театра, второй является соавтором выставки под названием «Кто я. Богумил Грабал: писатель — чех — «центральноевропеец», подготовленной в сотрудничестве с Литературным домом в Берлине. Она продлится в пражском летнем дворце «Звезда» до августа.
Вначале мы побываем на репетиции музыкально-танцевального спектакля в постановке режиссера Даны Рачковой. Автором проекта является ромский композитор и музыкант Иржи Корман, лично знавший писателя.
— Я слышала, что музыка вас привела к Грабалу, или, может, наоборот — при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?
Иржи Корман:
Иржи Корман (Фото: Чешское Телевидение) — Мы познакомились с ним через несколько лет после «бархатной революции», в пивной, это была естественная среда для Грабала. В пивной на улице Штепаржска, которой там сегодня уже нет, в центре Праги. Мы с ним потом общались еще лет шесть или семь – то чаще, то реже, в зависимости от того, как он себя чувствовал, до его смерти. Он потом, когда с трудом уже ходил, ворчал по пути в пивную, дорога его утомляла, боль донимала. По большей части, мы встречались за кружкой пива или на каком-нибудь мероприятии, связанном с литературой, с его презентациями.
Мы выступали несколько раз на его дне рождения, на грабаловских чтениях и тому подобных встречах, позже и на церемониях открытия памятных досок Грабалу, потому что если бы мы пришли туда без музыкальных инструментов, это ему не понравилось бы. Вообще музыка действительно присутствовала сразу же при первой нашей встрече, потому что мы как раз играли в той пивной, куда он пришел пропустить свою кружку пива. Однако еще до того, как мы лично с ним встретились впервые, он уже знал нашу музыкальную семью – музыканты в нашем роду, слава Богу, уже несколько поколений не переводятся. И когда мой старший брат Милан и двоюродный брат записывали диск с Властой Тршешняком, он написал отзыв об этом и послал нам какие-то деньги, чтобы мы отметили это. Грабала интересовала немассовая культура.
— Каким вам запомнился Богумил Грабал?
— Мне думается, Грабал был человеком, который двигался из одной крайности в другую. Бывали моменты, когда он был невообразимо милым, а случалось, что он, наоборот, бывал совершенно невыносимым. Я могу сказать, что, общаясь с ним, я ощутил в его отношении ко мне лишь ту лучшую его сторону, но случалось, что я становился также свидетелем проявлений той другой его стороны. Особенно когда кто-то ему досаждал или не оставлял в покое, а недостатка в таких людях не было, он был способен послать такого индивидуума ко всем чертям или куда подальше. У него было – или, или. Но если это был собеседник, с которым у него клеился разговор, он говорил очень членораздельно, стремился быть правильно понятым и был действительно настолько мил, что я поражался, как он вообще с такими переменами настроения справляется.
— Вы говорили в прошлый раз о том, что Грабал был одним из немногих, кто умел слушать и общаться с цыганами, кто знал цену их самобытности и осознавал это в 50-60-е годы. Это обстоятельство проникло как-то в постановку, задуманную вами?
— Да, да, хотя я не знаю, в какой мере это там проявляется, но я так чувствую, так как у меня была возможность с ним говорить о разных вещах, а еще больше — его слушать. Чувствовалось, с какой чистотой он говорит и размышляет о цыганской теме. Человек такое особенно остро чувствует, когда это касается его лично. Я думаю, что он был, пожалуй, единственным писателем, кто оказался способным без алибизма ко всему этому относиться. Я не говорю, что всегда положительно, отнюдь нет, но это было чистое отношение.
— На что вы опирались при работе над сценарием постановки?
— Я опирался, прежде всего, на то, что Грабал рассказывал, а он был большим мастером этого дела. Причем то, что он рассказывал, по большей части не было записано. Если бы был кто-то его уровня, кто был бы способен это записать, было бы хорошо … Я бы, может, за написание и взялся, но мне это, скорее всего, не под силу. В его рассказах перемежались раздумья на такие темы, как его мать или отец, которого он не знал, отчим, или сопереживание и близость к цыганам, за которую его упрекали. Ему был присущ романтизированный взгляд на цыган. Я решил, что постараюсь передать свое ощущение о нем не посредством текста, а через движение, музыку и темы, о которых Грабал не писал, потому что он сам говорил, что дрейфит перед ними.
— Перед какими темами «пабител» робел?
— Он признался мне, например, в том, что восхищался Шарлем Бодлером, посещавшим публичные места и утратившим там все свое состояние. Сам Грабал не отваживался наведываться в такие злачные места или напиваться до чертиков – последнее с ним случилось разве что в пору молодости, потому что он очень любил свою мать и одновременно был ею душевно травмирован – у матери был простоватый и общительный – даже чрезмерно – характер. Грабал в своем творчестве лишь вскользь касается этих тем, но не раскрывает их до самой глубины, хотя они преследовали его всю жизнь.
В процессе постановки «Цыганской рапсодии» возникло десять сцен, основанных на впечатлениях Иржи Кормана от рассказов и общения с Грабалом и не связанных одной сюжетной линией.
— Эти сцены я старался вписать в ту среду, о которой Грабал не раз говорил, в те же дома свиданий – в данном случае речь идет о борделях для богатых посетителей в период нашей Первой Республики. Тем самым я хотел материализовать некоторые из его мечтаний и преподнести ему их к его 100-летию со дня рождения.
— А как вы отнеслись к ситуации, когда учащиеся гимназии в Нимбурке воспротивились против включения в название своей alma mater имени классика – дескать, Грабал был весьма посредственным учеником и гимназистам он не пример?
— Такой эпизод совершенно в духе Грабала, великолепная иллюстрация того, как все происходит и работает в жизни — как и у нас сейчас на сцене. Эта постановка, приуроченная к 100-летию со дня рождения уже классика, упирается изо всех сил, если быть откровенным. Но все это – Грабал, нас могут освистать, мы можем потерпеть полный провал. Было время, когда наш народ терпеть его не мог, они готовы были Грабала чуть ли не повесить, а потом его начали обожать, превозносить.
— Что, по-вашему, вызывало столь сильный водоворот страстей?
— Те самые крайности — Грабал, как я говорил, был человеком крайностей, поэтому цыгане и были ему так близки, а он был близок им, хотя они и не читают его, но смотрят фильмы, снятые по его произведениям. Смотрят на его юмор, на его контрасты и то, как его трагизм и комика самого экстремального накала образуют одно поле, что отвечает как раз цыганскому менталитету. Ромы не пережили бы два тысячелетия, если бы не жили подобным образом. Грабал чувствовал, чего он не приемлет, но точно не знал, чего именно он хочет. Равно, как и цыгане.
Соприкоснулась с «живым» Грабалом и исполнительница роли молодой цыганки Цикнёри в спектакле «Цыганская рапсодия», актриса Хедвика Ржезачова:
— Прообразом моей героини является реальный человек, с которым Богумил Грабал встретился в жизни. Они даже какое-то время вместе жили под одной крышей. Я знаю про этот эпизод, правда, лишь в общих чертах. Цикнёри, у которой был ребенок, жила у писателя, и они не очень-то друг с другом общались. Однажды она исчезла из дома, Грабал отправился ее искать и ходил наугад по тем местам, о которых она упоминала в своих рассказах, надеясь ее там застать. Она просто улетучилась неведомо куда. В одной из сцен нашего спектакля Грабал мысленно представляет себе Цикнёри, она становится чем-то вроде его мечты.
Богумил Грабал родился перед началом Первой мировой войны, застал Австро-Венгрию и время перемен, наступившее после «бархатной революции» 1989 года, отмерившего ему еще нецелых восемь лет жизни. Между ними поместились периоды нацистского и коммунистического режимов. После войны Грабал вступил в компартию, однако пробыл там всего лишь год, быстро поняв, что это ему чуждо. Примерил на себя ряд профессий, опыт которых достоверно передал в своих книгах. Получив диплом юриста, большую часть своей трудовой карьеры отдал рабочим специальностям: складского рабочего при железной дороге, «правой руки» дорожного обходчика, рабочего сталелитейного производства или упаковщика приема макулатуры – в пункт сбора, по иронии судьбы, привозили на ликвидацию тиражи его собственных книг (включая «Домашние задания»).
Говорит Toмаш Павличек, руководитель архива Памятника-музея народной письменности и автор выставки под названием «Кто я. Богумил Грабал: писатель — чех — «центральноевропеец».
— Круг интересов Грабала в определенном смысле выходил за рамки нашего региона, так как он уже с молодости был связан с немецкоязычной средой и вдохновлен некоторыми немецкими философскими и литературными источниками. И в его личной жизни немецкий фактор сыграл определенную роль, так как он был женат на Элишке Плевовой, чешской немке, поэтому и эту сторону его биографии мы стремились показать.
Организаторы поместили на выставку, ставшую самым значительным выставочным почином на данную тему, обширный иллюстративный материал – фотографии, иллюстрирующие различные этапы жизни писателя и значимые для него места – прежде всего, пражский район Либень, где он жил, личную корреспонденцию, тексты книг.
— Одновременно мы стремились проиллюстрировать на другом материале различные виды изобразительного искусства, с которыми писатель встречался – Грабал был хорошо знаком с этим искусством – и которые каким-либо образом отразились в его творчестве или жизни. Представлены на выставке и созданные самим Грабалом коллажи.
Mотив одного из них, а именно коллажа к рассказу «Вечерний курс», стал своего рода визитной карточкой сопроводительных материалов к нашей выставке. Рядом — рукописи, машинописные тексты и такие уникальные документы как корректура в гранках первого сборника, который Грабал готовил к изданию в 1948 году — он, наконец, не вышел. Или корректуры сборника эссе «Домашние задания», изъятого из печати в 1970 году — весь отпечатанный тираж был уничтожен.
1968 год и последовавшее за ним затягивание идеологических гаек коснулось также Грабала. Многие его друзья — Иржи Коларж, Арношт Лустиг, Милан Кундера, Йозеф Шкворецкий, эмигрировали, иные, включая Грабала, создателя многомерного портрета своего народа, лишились права публиковать.
В контрасте с типографскими «выкидышами» и изуродованными страницами предстают на выставке тома романов Грабала, наконец-то пробившиеся к чешскому читателю, или переводы на немецкий, венгерский, польский языки, а также предметы личного пользования писателя и героев его книг. Например, «волшебный» ионизатор, неумалчиваемый и режиссером Иржи Менцелем в экранизации грабаловского «Пострижения» и призванный несколько умерить непредсказуемость то и дело выкидывающей коленца красавицы Марышки. Или оригинальные рукописи, претворяемые с привлечением иллюстративного материала и цветных конвертов в своебразные артефакты. На выставке можно увидеть отрывки из фильмов, снятых по его книгам, как и любительские кадры, документирующие разные периоды жизни Грабала.
В 1975 г. писатель выступил в журнале Tvorba с кратким самокритичным заявлением, на основании которого ему было разрешено частично и, конечно, под пристальным контролем цензоров, вновь публиковать на родине (за рубежом, как и в самиздате, его книги выходили). Многие его произведения появились в издательстве Pražská imaginace, издававшего произведения писателя с 1985 в самиздате.
Тексты, замешанные на сюрралистических дрожжах, поэтике и сленге пивной, документализме и модернизме, как и реагирующем на последний постмодернизме – далеко не целый перечень тех красок, мазки которых пульсируют и рассеиваются в его литературных полотнах.
Toмаш Павличек:
— Трудно выделить одно произведение из ряда самых выдающихся, но к наиболее исключительным, несомненно, принадлежит философский роман Příliš hlučná samota («Слишком шумное одиночество»). Потрясающее свидетельство о времени, когда уничтожались культурные ценности. В книге, которая является многослойной и одновременно подтверждающей исключительность данного творческого периода в жизни писателя, присутствует и личный аспект. В процессе подготовки публикации и выставки я был также поражен тем, насколько зрелыми являются малоизвестные или, по крайней мере, неизвестные в Чехии тексты Грабала конца 40-х годов.
— Открыли ли вы для себя в последнее время что-то новое о Грабале или из его творчества?
— То, что меня в последнее время особенно зацепило, был экзистенциальный, как его охарактеризовал сам Грабал, рассказ «Каин», написанный в 1949 году. По моему мнению, «Каин» — доказательство того, что Грабал все время следил за развитием тенденций европейской и мировой литературы и в определенные моменты очень тесно с ними соприкасался. В 1946 году он начал ознакомление с экзистенциализмом, некоторые идеи которого были им трансформированы и в связи с предыдущим вдохновением сюрреализмом. Итогом явились некоторые потрясающие тексты конца 40-х. А, в целом, можно сказать, что Грабал — блестящий писатель, произведения которого можно читать от начала до конца.
«Смерть Грабала была настолько трагикомичной, как будто ее сценарий написал он сам. В Пражской больнице На Буловце, где писатель лечился, он выпал в понедельник из окна. По словам врачей, во время одного из самых любимых своих занятий – кормления птиц. Врачи исключают возможность самоубийства и причастности кого-либо к его смерти», таким было сообщение об уходе из жизни Богумила Грабала 5 февраля 1997 года, опубликованное австрийской газетой Der Standard через два дня после его смерти.
— Вы искали ответ на вопрос, что произошло 3 февраля 1997 года в ортопедической клинике столичной Буловки?
— На этот вопрос трудно ответить, и, признаюсь, в рамках выставки мы также не даем однозначного ответа на этот вопрос. Многие близкие друзья Грабала полагают, что он решил покинуть этот мир добровольно. Упоминания об этом остались в литературных источниках, они прозвучали и в устных рассказах некоторых знавших его людей, причем еще до смерти писателя. Конечно, остаются некоторые труднообъяснимые обстоятельства, подвергающие сомнению версию о том, что он выпал из окна, потому что Грабал в то время был настолько слаб, что не мог сам встать с постели, так что этот конец так и остается необъясненным. Думаю, что правильно поступает Вацлав Кадлец, издатель избранных сочинений Грабала, который говорит – пусть это останется загадкой.