Первую программу благополучно вылупившегося из скорлупки Нового года мы решили посвятить замечательному чешскому барду Яромиру Ногавице. Люди ждут его песен-исповедей, песен-рассказов о Дармодее, что обладает прекрасным злом под языком, об Остраве, откуда до Праги далеко, а до Бога высоко, о том, что «пора покупать гребешки, грядут времена вшивые».
Яромир Ногавица (Фото: Кристина Макова, Чешское радио — Радио Прага) О надежде и прощении, вечном и сиюминутном, породнившихся в песочных часах этого исполнителя. Эти часы, однако, не ведут обратный отсчет жизни, но высвечивают в ней то, что нам самим не удалось приметить.
Тем из вас, кто регулярно слушает наши музыкальные рубрики «Аллегро», голос этого популярного автора ряда проникновенных песен, впервые вышедшего на публичную сцену в 1982 году, наверняка знаком. Ну, а москвичи, например, могли послушать Ярека Ногавицу, разменявшего в прошлом году седьмой десяток, вживую летом.
Билеты на его концерты раскупаются в течение нескольких часов, очередь занимается на рассвете. Выход в свет новых авторских альбомов Ногавицы приветствуется с большим воодушевлением, диски расходятся лучше, чем CD oтечественных поп-звезд, включая Карела Готта, за которым закрепился титул «золотого соловья». В лице же Ногавицы мы имеем дело с иной поэтикой. Прежде чем вынести на суд публики свои песни, житель Чешского Тешина – в Остраву Ногавица переселился где-то в 2000 году, подвизался рабочим и библиотекарем. Тяга к литературе и поэзии нашла свое отражение в осуществленных им переводах поэзии и переложении на музыку стихов чешских поэтов Франтишека Геллнера и Петра Безруча, а также других авторов.
Вовсе не случайно самобытный чешский бард стал первым чешским песенником, удостоившимся в Сан-Ремо в 2011 году присуждения итальянской награды Premio Tenco. Она вручается в рамках ежегодного Фестиваля авторской песни. Лауретами Premio Tenco ранее стали также Леонард Коэн, Донован, Булат Окуджава или Владимир Высоцкий.
Яромир Ногавица с Лоретой Вашковой (Фото: Кристина Макова, Чешское радио — Радио Прага) Мы же как раз коснемся связи Ярека Ногавицы, ставшего гостем Радио Прага, с русскими бардами.
— Тридцать лет вы переводите Булата Окуджаву и Владимира Высоцкого на чешский язык, благодаря чему их песни стали близкими и для чехов, не знавших русского или знавших русский в весьма ограниченном объеме. Какая тропинка вас к этим авторам привела?
— Это блестящие барды, которые сочиняли замечательные песни, и в те времена, когда я начинал в своем жанре и открыл их для себя, это было для меня настоящим откровением. Потому что они писали песни, подобные тому, что сочинял я, однако тем, что они были русские, это было нечто другое. Для меня это чем-то особенным и потому, что я познакомился с их творчеством – это было в конце 70-х, начале 80-х, не посредством чешской среды, а благодаря друзьям из Польши. У поляков были кассеты, книжки, записи песен Высоцкого и Окуджавы, и через Тешинскую область это попало ко мне. И я со своим слабым русским языком этим заинтересовался, начал переводить их на чешский язык и исполнять.
— Вы говорили, что хотели встретиться с Окуджавой и Высоцким — удалось ли вам это?
— К сожалению, это мне не удалось, ни с одним из них. Самая близкая встреча с ними состоялась на расстоянии, когда я недавно побывал в Москве – с Владимиром опосредованно через Таганку, где я выступал, а с Булатом Окуджавой — в Переделкино, где я был по приглашению его супруги, и там я прочувствовал те места, где Булат жил и писал, так что я встретился с ними таким образом. Однако я — не хочу, чтобы это прозвучало чрезмерно патетически, встретился с ними в их песнях. Оба они создавали свои песни так, как и я их пишу или стремлюсь писать. То есть это песни о том человеке, который их поет, обо мне. Так что я Булата и Владимира понимаю и знаю, и догадываюсь, какими они были.
Яромир Ногацица (Фото: ЧТК) — В Москве вы побывали дважды в течение последних нескольких лет, выступали и в Центральном доме художника, a летом на Таганке или в Бард-кафе «Синий троллейбус». Каковы ваши последние впечатления?
— Вы знаете, по возвращении каждый меня спрашивал – ну что, как там? А я спрашивал своих знакомых, которых у меня множество – а ты сам-то был в Москве? И я понял, что из моих знакомых, которые исколесили Нью-Йорки, Лондоны, Парижи и почти весь мир, людей, побывавших в Москве, не так уж много, как я предполагал. Вы, думаю, знаете, как трудно, когда вы испытаете действительно что-то исключительное, передать это другим, как трудно это передать словами. Поэтому лучший ответ – загляните туда сами. Поездка в Москву была для меня совершенно исключительной.
Только после этих двух поездок в Москву, как это патетично не прозвучит, я осознал, что проехав полмира с концертами – хотя в начале своего творческого пути я никак не предполагал, что буду выступать в Нью-Йорке, Монреале, Лос-Анджелес, Чикаго, Париже, и – вполне серьезно – почувствовал, что небесный свод надо мной сомкнулся: да, певец, ты побывал в своем Неаполе, а теперь можно и умереть.
— Могут ли ваши российские поклонники, включая группу вокруг Максима Кривошеева, который переводит ваши песни на русский язык, надеяться, что вы, к примеру, порадуете их концертом в Переделкино или в другом месте России?
— Сейчас мне сложно что-то обещать, и это не алибистический ответ. Я бы сказал так – наконец-то мы живем во времена, когда всюду близко, а я ведь помню и другие, когда мир казался мне огромным и недоступным. Я сейчас чуть-чуть преувеличу: от моего дома до вокзала на трамвае десять минут, еще три часа на поезде Pendolino до Праги, ну, и из Праги в Москву — два часа самолетом. Ко всему и границы пали, и нам друг до друга – рукой подать. Все мы живем в одной большой деревне, на одном огромном дворе. Мы можем встречаться по-разному – я приеду туда, а они могут приехать за мной, или мы все вместе встретимся в другом месте. И я рад, что дожил до этого. Это и ответ на вопрос, увидимся ли мы с Максимом и с другими – обязательно, это всего один шаг!
Яромир Ногацица (Фото: ЧТК) Русский песенник Aндрей Aнпилов включил в свой альбом Gracias a la vida пять песен Ярека Ногавицы, переведенных на русский. Послушайте «Тешинскую» в его исполнении.
Мы продолжаем беседу с Яромиром Ногавицей, посетившим нашу студию Радио Прага.
— Вы ведь в Москву летом прихватили не только гитару, но и гармонь, унаследованную еще от вашего дедушки?
— Да, я взял с собой оба инструмента, хотя путешествовать с чемоданом и двумя инструментами, конечно, и доставляет неудобства, но все это еще полбеды. Общество гармошки – милое, и хотя деда своего я никогда не видел, я таким образом с ним издали здороваюсь и говорю – видишь, а гармошка-то, которую ты в 1932 году купил у нас в Марианких Лазне, между войнами, где только уже не побывала! Вот и в последний раз я ему сказал – видишь, и в Москве побывала, а ты этого, видать, никак не предполагал?
— Лет тридцать тому назад вы написали песню Mávátka, где упоминаете о своем соседе, священнике из костела «отличный он парень, да только часто взирает на небо/ где у меня не завелось друзей, а Бог – тот был не для меня» (в оригинале — Můj soused odvedle je farář v kostele moc príma kluk jenže často hledí k nebi já jaksi v nebi nemám žádné přátele a Bůh ten pro mě nikdy nebyl). Изменилось ли что-то в этом ощущении для вас с того времени? Спрашиваю я и потому, что как-то натолкнулась на ваше высказывание о том, что на пустой остров вы взяли бы, помимо гашковского Швейка, также Библию?
Яромир Ногавица (Фото: Кристина Макова, Чешское радио — Радио Прага) — Библия в моих глазах — прежде всего, книга для людей. У меня человек — на первом месте со своим опытом в глубину и в ширину, со своей недостаточностью и стремлением к чему-то, что его превышает. Но все это – человек, а библия – это совокупность человеческого устремления, мечтаний и стремления присвоить названия своей жизни, поэтому я бы ее с собой взял, потому что в ней находил бы ответы на вопросы, которые появляются у человека.
Ну, а в принципе, если оглянуться на эти стихи, в этом больших изменений не произошло. Чем старше я становлюсь, тем сложнее мне об этом говорить, потому что словами это передать трудно. Поэтому я рад, раз мы заговорили о вере и о духовных вещах, что мне было дано такое счастье писать песни, которые являются — я говорю это по-граждански, по-светски и, простите мне это слово — по-атеистически, — молитвами. Песни, которые являются таким взлетом над нашей повседневностью. Такое мгновение, когда удается написать песню, которая выражает нечто сверх слов, сверх мелодии — это как дыхание, нечто хрупкое вокруг нас, и вы эту песню поете, а люди эту хрупкость способны воспринять, и вы вместе с ними это пространство разделяете, — это нечто сакральное, духовное, хотя я и стою все время ногами на земле. Меня это постоянно сопровождает: ногами на земле, а головой торчу где-то высоко, в небесах. Это веер широкий моей жизни.
— Есть ли сегодня среди русских авторов-песенников кто-то, чьи песни вам хотелось бы спеть? Я слышала, что вы, возможно, возьметесь за перевод текста Олега Митяева?
Яромир Ногавица с Лоретой Вашковой (Фото: Кристина Макова, Чешское радио — Радио Прага) — На русской сцене вновь есть чем вдохновиться. Правда такова, что это должно быть такое точное попадание, песенка, которая так заинтересует, что ее захочется исполнять, сделать свой перевод. Это уже не было бы таким постоянным занятием, как в том случае, когда я переводил Окуджаву или Высоцкого. Сегодня, что является огромным преимуществом нашего времени, и в этом счастье, над всеми нами благодаря Интернету и YouTube постоянно полощется огромнейший океан песен и музыки, которая когда- либо была сложена, или даже еще только будет.
И вот я могу вам процитировать песню Олега Митяева, которую собираюсь перевести, в течение нескольких минут, найдя ее в сотовом телефоне. Я видел его концерт в библиотеке, где он играет вместе с очень способным и разносторонним музыкантом, напоминающим мне в некотором роде моего коллегу Роберта Кусмерского. Да, могу сказать, что Митяев меня очень заинтересовал, и вообще я скачиваю многих российских бардов через YouTube. Это даже трудно, в том смысле, что всего много. Дома у меня — я привез, множество записей русских бардов. Вспомнить хотя бы Галича или не только русских авторов, вот еще Коэн меня ждет.
— А что именно вас заинтересовало из песен Олега Митяева?
— Меня очень увлекла песенка Олега «Соседка», и я подумал, что мог бы ее петь, потому что мне она нравится. Пусть это, конечно, не прозвучит программно, просто этот человек умеет написать песню. Там чувствуется такое напряжение и грусть, но я даже не знаю, хотя уже и перевел ее на чешский язык, если автор как бы оценивает ситуацию со стороны или оставляет ее открытой, и в этой недоговоренности в песне кроется самое красивое. Человек должен сам додуматься, в чем же там суть.
Мария Роттрова и Яромир Ногавица (Фото: ЧТК) — Недавно состоялась презентация нового альбома Марии Роттровой, куда вошли песни, написанные лет тридцать назад исключительно на ваши тексты. В те времена вы были если не начинающим автором, то очень немногим известным, тогда как Роттрова, будучи старше вас, являлась зрелой исполнительницей. Вы воспринимали ее как мадонну, в которой «сочетается материнство и сексапильность, и глубина». Не казалось ли вам тогда, что эта разница в возрасте и в жизненном опыте является определенной проблемой, которая могла бы смягчиться по прошествии времени, после перерыва, который позволил бы встретиться вам на ином витке развития?
— Я понимаю вас. Это интересно, потому что я эту пластинку, которая сейчас была представлена, на днях спокойно прослушал в своей излюбленной студии, в своем автомобиле. Я всегда, когда куплю новый альбом, который длится так минут сорок – пятьдесят, слушаю его по дороге, когда выезжаю из Остравы в направлении на Фридек, там разворачиваюсь на круговом перекрестке и еду обратно в Остраву, что занимает примерно 45 минут. И там, в машине, когда я вижу горы Бескиды или на обратном пути в Остраву — говорю это на тот случай, если бы вы хотели меня спросить, где, — я все это слушаю.
И слушать это было интересно, потому что Мария выбрала для этого альбома песни конца 70-х, начала 80-х годов, с той поры, когда я как песенник еще публично не выступал и пел лишь для своих друзей. И вот я вдруг слышал на этом CD свою белокурую молодость, все свое … Я слышал эти тексты по прошествии длительного времени, слышал ее голос и звук оркестра остравского радио, легендарного, блестящего, и когда слышал отдельные соло, то вспоминал всех этих отличных музыкантов и звукооператоров, которых я там тогда встретил. Я вообще-то к радио очень привязан, мой отец до 1968 года, до оккупации, работал на остравском радио, и радио для меня – такая домашняя среда.
Фото: Supraphon — Поэтому вы вначале и хотели стать журналистом?
— Понятное дело! Когда мне было 15 лет, во время каникул меня взяли в новостной отдел попрактиковаться, это было потрясающе! Я вообще радио очень люблю, это такие чистые масс-медиа, можно додумать, представить себе то, что слышите. Однако возвращаясь еще к альбому в исполнении Роттровой, скажу, что семнадцать песен из двадцати, тогда записанных в Остраве, менее известны, так как в то время их по радио не часто исполняли, они не были в этом главном потоке. Так что для меня этот альбом связан с воспоминаниями, а Мария в этих песнях все так же молода, как и сегодня, когда я ее встречаю.
— Рождество на пороге, а когда выйдет наша программа в эфир, оно его перешагнет — по крайней мере, здесь, в Чехии. Что этот праздник для вас значит?
— Что касается Рождества, отвечаю, и со всем смирением — потому как когда в СМИ заходит речь о Рождестве, все начинают разливаться, что это — мой праздник. Я уже даже не люблю, когда вокруг меня начинают выкрикивать колядки «Narodil se Kristus Pán» и следом — купите это, и еще то, скидки, давайте любить друг друга! Все это крикливое — не для меня, и как бы требует от меня, чтобы я был счастливым. Я не хочу жаловаться, и не принадлежу к тем, кто жалуется, но скажу, что мое Рождество у меня пытались украсть торговцы, но я им в руки не дамся. Мне они — до лампочки. Подарки я дарю круглый год, и на Рождество мы в семье друг друга нормально одариваем, но не делаем из этого шумихи. Я люблю, когда мы встречаемся, сидим вместе, а все остальное — дело личное. Рождество – это личное.
Яромир Ногавица (Фото: Кристина Макова, Чешское радио — Радио Прага) — В прошлом вы, говоря о некой недолговечности песен, подумывали о том, что, возможно, со временем – когда станете более терпеливым, возьметесь за роман. И что роман этот был бы о женщине…
— Да, припоминаю, что, будучи моложе, я строил разные планы о том, что я мог бы еще предпринять, и эта мысль была одной из них. Однако сегодня я уже знаю, что моя натура не соответствует тому, чтобы браться за написание классического романа. Тогда я ждал, что буду когда-нибудь терпеливее. И я стал более терпеливым, но я скорее … открыл свое настоящее индейское имя. Я думаю, что каждый человек должен открыть свое настоящее имя, которые точно выражает то, кто мы и почему мы здесь. Я — тот, кто слагает и поет свои песни. И теперь я уже не думаю о том, являются ли песни недолговечными и не стоило ли бы мне заняться чем-то другим. Я нашел свое индейское имя и стараюсь ему соответствовать в полной мере.