Сегодня мы еще раз вернемся к событию, которое произошло в концлагере Освенцим-Биркенау в ночь с 8 на 9 марта 1944 года. Около 4 тысяч чехов и немцев еврейского происхождения, доставленных в польский лагерь из чешского гетто Терезин, были в эту ночь отравлены газом и сожжены в печах крематория. Почему нацисты дали им немыслимую для лагеря смерти привилегию – оставили в живых детей и создали для них более-менее сносные условия жизни?
В прошлую субботу по лагерю Освенцим-Биркенау медленно двигалась группа школьников с цветами и несколько пожилых людей. Они приехали из Чехии, чтобы отыскать то, что осталось от семейного лагеря BIIb. В этот лагерь помещали заключенных транспортов, прибывавших из чешского лагеря Терезин с сентября 1943 года. Трое пожилых людей – бывшие узники Освенцима. По дороге к чешским баракам я завязала разговор с Михалом Саломоновичем и Лудеком Элиашем.
«Еще до основания Терезина я был депортирован в Лодзь, и уже из гетто Лодзи нас доставили в Биркенау»,
— рассказывает Михал Саломонович.
Лудек Элиаш был привезен из Терезина в Биркенау, когда ему было немногим больше двадцати.
«Я был с братом, а родителей сюда доставили в конце 1944 года, в одном из последних транспортов, которые направлялись в газовые камеры. Здесь они и погибли».
— Что вам давало силу выжить в таких страшных условиях?
«Мне повезло, что я мог быть с моими родными. Мы надеялись на то, что война скоро закончится, и жадно ловили каждую новость. Если кто-то из заключенных узнавал что-то новое, он сразу сообщал об этом остальным. Эти новости мы называли «новостями из сортира». Потому что в уборные эсэсовцы не заходили, а комната была длинной, и заключенные успевали по пути передавать друг другу новости. Но если в начале цепочки было сказано, что Красная армия в 50 километрах от лагеря, то в конце уже сообщали, что она уже на подходе, в 5 километрах».
«Что поддерживало нашу веру в то, что это можно пережить? Все это очень индивидуально и зависит от характера человека. Есть люди, которые говорят – это пережить нельзя, а есть те, кто говорит – мы должны это пережить. Для меня главным импульсом было то, что в Терезине я влюбился в одну девушку, с которой меня разлучили, я и дал себе слово, что после войны я с ней непременно встречусь».
— И вы встретились, поженились?
«Да, мы поженились. И теперь у нас двое детей, трое внуков и пока четверо правнуков, может, потом будет больше. Так что у нас дома Гитлер войну проиграл».
— Правнуки уже знают о том, что вы были в лагере смерти?
«Я стараюсь их не пугать раньше времени. Самой старшей правнучке 14 лет – до этого возраста говорить с ребенком на такие темы не нужно, я так считаю. Дети должны радоваться жизни. Нашим детям и внукам мы, конечно, обо всем рассказали, детей мы привезли сюда в Освенцим, именно тут они обо всем узнали. Ну, а правнукам некуда спешить. Самой старшей правнучке 14 лет, самой младшей – полтора года»,
— рассказывает Лудек Элиаш.
А чешская делегация тем временем подходит к остову одного из лагерных бараков. Сами заключенные опознать его не в состоянии, потому что сейчас от бараков остались лишь печи с дымоходами. Но чешские историки вычислили, где находился семейный лагерь узников из Терезина. В сентябре 1943 года из чешского гетто в Освенцим-Биркенау прибыли два транспорта с пятью тысячами заключенных. В декабре 1943 года и в мае 1944 года число его обитателей пополнилось еще более чем 12 тысячами евреев из Терезина. В ночь с 8 на 9 марта часть чешского лагеря была «очищена» (как выражались нацисты) — около 4 тысяч человек были отравлены газом «Циклон Б».
В декабрьском транспорте 1943 года была и Эва Лишкова, маленькая крепкая седая женщина, сопровождающая сегодня школьную группу. В лагере BIIb она провела полгода.
«В декабре 1942 года с транспортом из Пардубиц меня привезли в Терезин, но никаких особых воспоминаний об этом лагере у меня нет. Ясно, что там можно было выжить, Терезин пережил даже мой дедушка. Тогда мне было 13 лет. Через год, в декабре 1943 года, нас увезли в Освенцим-Биркенау, в семейный лагерь. В сентябрьском транпорте из Терезина был немецкий еврей Хирш. Он каким-то образом добился того, что в Биркенау создали этот семейный лагерь, и для детей сделали отдельный блок. В течение дня мы находились в этом бараке, где нам, кажется, суп наливали погуще. Говорили, что там было теплее, чем в других бараках, и дети даже могли играть – условия это позволяли. На ночь нас, однако, отправляли в обыкновенные бараки, на трехэтажные нары, грязные, завшивленные. Гигиены там не было никакой».
— Вы были в Освенциме вместе с родителями?
«В Терезине я была с родителями и другими родственниками. Вы жили вместе с мамой, сестрой, тетей и двоюродными сестрами в одной маленькой комнате. Папа жил отдельно, в мужских казармах, он работал в терезинском крематории. Здесь, в Освенциме, мы тоже виделись, хотя жили в разных местах. Я жила вместе с мамой. Да, мы каждый день виделись, и хотя условия были страшные, мы продержались здесь полгода. Тот транспорт, который пришел перед нами, 8 марта 1944 года отправили в газовые камеры. Потом мы узнали, что через полгода и нас ждала такая же судьба. Почему этого не произошло, я вам не могу сказать, и никто этого не знает. Была проведена селекция, и нас с мамой отправили на работы. Тех же, кто не был годен для работы, послали в газовые камеры».
Человека, благодаря которому в самом страшном нацистском концлагере мог возникнуть семейный лагерь, звали Фреди Хирш. Выросший в Аахене, он был ярым приверженцем скаутского движения. В чешском гетто Терезин он как мог старался улучшить жизнь детей. Он и другие сотрудники еврейских организаций, которым доверили организацию быта в гетто, добивались, чтобы дети каждый день учились и занимались физическими упражнениями. В наказание за то, что Хирш попытался связаться с прибывшими в Терезин детьми из Белостока, в сентябре 1943 он был отправлен в Биркенау. В составе пятитысячного транспорта было около 300 детей в возрасте до 15 лет.
Надо сказать, что до этого детей, прибывавших в Биркенау, никогда не оставляли в живых: обычно их сразу направляли в газовые камеры. Поэтому присутствие в лагере 300 детей было непривычной для нацистов ситуацией. Воспользовавшись своим умением найти подход к немцам, Хирш договорился о выделении детям одного из деревянных бараков. Сам он отказался от очень выгодной должности лагерного «капо» и стал руководить детским блоком. Рассказывают, что атмосфера в этом бараке была по лагерным меркам совсем домашней: на стенах висели картинки со сказочными персонажами, вместо нар по бараку были расставлены маленькие столики. Дети были избавлены от каждодневных построений на аппельплаце, которые длились часами. Детей выстраивали на поверку прямо в бараке.
Воспитатели тайком занимались с детьми — учили их истории, географии, пересказывали им содержание книг. Когда же к бараку подходили эсэсовцы, дети сразу запевали немецкие песни, что было разрешено. Известный факт – в конце 1943 года дети из семейного лагеря отрепетировали спектакль «Белоснежка и семь гномов», на который пришли члены СС и сам «доктор-смерть» Менгеле, который громко аплодировал детям, сажал их к себе на колени и просил, чтобы его называли «дядюшка». Впоследствии Фреди Хиршу выделили для детей еще один барак.
Погиб Фреди Хирш в тот же день, что и другие почти четыре тысячи узников из Терезина. Обстоятельства его смерти до сих пор не совсем ясны. В Аушвице готовилось восстание, и его организаторы хотели, чтобы возглавил его Хирш, пользовавшийся в лагере большим авторитетом. Но тот не мог не понимать, что бунт обрекал на смерть большинство заключенных из семейного лагеря и всех детей. 8 марта 1944 года он в последний раз обсудил ситуацию с участником восстания Рудольфом Врбой, который заверил его в том, что нацисты и так собираются послать весь транспорт из Терезина в газовые камеры. Хирш попросил час на раздумья. Нашли его уже без сознания — он скончался от передозировки лекарствами.
А какова была дальнейшая судьба нашей собеседницы Эвы Лишковой? Куда она попала, покинув Биркенау?
«Меня перевели в концлагерь Штуттгоф, конечно, об этом мы узнали лишь на месте, никто нам не сообщал, куда нас везут. В Штуттгофе лагерь еще не был построен, мы спали на земле, на песке. Потом построили бараки, и мы там спали каким-то невообразимым способом. Лежали друг на друге, свернувшись калачиком, и если одна хотела перевернуться, приходилось переворачиваться целому ряду. Будили нас так, что выливали на нас ведро воды. А потом мы рыли окопы в каких-то деревнях, до января 1945 года. Потом всех, кто мог ходить, построили в колонны и отправили в «марш смерти». Не знаю, сколько дней и ночей мы шли, но к концу маму мы уже несли, идти она не могла. Стояли двадцатиградусные морозы, а на нас была та одежда, в которой мы вышли из лагеря, больше ничего нам не дали».
Однажды заключенных заперли в каком-то сарае, а поутру их ждала добрая весть.
«Утром венгерка открыла двери и сказала, что наши немцы убежали. Но стоял январь 1945 года, война продолжалась, и добираться из Северной Польши к границам Чехословакии было очень сложно. Я сейчас понимаю, когда уже сама стала матерью и бабушкой, что переживала моя мама, когда видела, что я голодаю, и ничем не могла мне помочь. В Варшаве мама устроилась мыть посуду у красноармейцев, ни в какой сборный лагерь она идти не хотела. Зачем же из одного лагеря в другой, говорила она. И потом мы узнали, что некоторые из тех, кто попал в эти сборные лагеря, потом плохо кончили, их увезли в Россию. Вы это, наверное, вырежете, да?».
Не все родственники Эвы Лишковой вернулись домой из концлагерей.
«Папа погиб в Блехамере – это другой концентрационный лагерь, после войны мы узнали, что он погиб во время «марша смерти». Умирал он страшно, люди очень мучились перед смертью. Но моя сестра вернулась живой, и я с мамой, и это было большой удачей. Сестра, конечно, уже на такие поездки неспособна, она живет в доме престарелых, и за ней ухаживает мой внук».
Ездить в Освенцим Эве Лишковой тяжело – и физически, все-таки она уже немолода, и психологически, но она не может отказать, когда ее просят сопровождать школьные экскурсии.
«Когда я вижу, что детям это интересно – а им интересно, даже больше, чем их родителям и учителям, это заставляет меня снова и снова приезжать сюда. Но для меня это непросто, вы должны это понимать. Вон в том блоке — выставка о чехословацких узниках. Там вывешены пять фотографий детей из Терезина, которых отправили сюда в газовые камеры. И на одном из снимков – моя двоюродная сестричка…».